Трагедия человека в мире шахматных идей: В Малом театре поставили "Защиту Лужина"

Интересно ли следить за судьбой безумного или слабоумного героя? Конечно, да. Порукой тому царь Эдип, король Лир, Дон Кихот, князь Мышкин. И еще целый выводок нетитулованных героев Свифта и Гоголя, Андерсена и Кэрролла, Стриндберга и Беккета, Федора Сологуба и Макса Фриша. (Не говоря о массовой культуре - всех этих безумных ученых, человеках дождя, английских пациентах и американских психопатах). А если взять еще и пограничные случаи - шутов и плутов, дураков в свою пользу вроде бравого солдата Швейка или сказочного Емели - то выяснится, что альтернативно одаренные герои составляют едва ли не большинство в мировом пантеоне. Между прочим, Мышкина сравнивали с Иванушкой-дурачком и Набоков, и Михаил Бахтин. По Бахтину, князь Мышкин - это трагический шут, который хочет совместить несовместимое: любовь к двум женщинам сразу или прощение Рогожина, только что ставшего убийцей. Это и роднит его с Иванушкой или Емелей, которые тоже поступают шиворот-навыворот, нарушают всяческие условности и желают несбыточного. Александр Иванович Лужин, шахматный гений и аутист в быту, - трагическая фигура наподобие Алонсо Кеханы или Льва Мышкина. Но если у первого за душой есть буквально воспринятый рыцарский кодекс, а у второго - христианские заповеди, то Лужин живет в титаническом мире шахматных идей - гармоничном на свой лад, но абсолютно бесчеловечном. И определенно предпочитает его миру нашему, в котором он жалок и уязвим. Шахматы - это вообще искусство с трудной судьбой. По глубине и красоте они сродни музыке и математике. Но что вы скажете о музыке, которую 99 процентов людей не в состоянии понять. Они слышат отдельные звуки, пожалуй, даже занятные, но не различают за ними мелодий и гармоний. "Я понять тебя хочу, темный твой язык учу". А впрочем, как утверждают книгопродавцы, стихами тоже интересуется лишь 1% читающей публики. И ничего - поэзия "существует, и ни в зуб ногой", как выражался один ее адепт Обывательское отношение к шахматам точно выражает лужинская теща в своих размышлениях: "Существование таких профессий могло быть только объяснимо проклятой современностью, тяготением к бессмысленному рекорду (эти аэропланы, которые хотят долететь до солнца, марафонская беготня, Олимпийские игры). Ей казалось, что в прежние времена, в России ее молодости, человек, исключительно занимавшийся шахматной игрой, был явлением немыслимым". Постановщик Владимир Данай, по его словам, сохранил в своей инсценировке 99 процентов набоковского текста. Трудность тут в том, что диалоги в романе отрывисты и кратки. К внутренним монологам повествователь прибегает редко. Честный же чтец "от автора" в режиссерскую концепцию никак не вписывался. Набоковские описания и характеристики, часто иронические и саркастические, пришлось вкладывать в уста самих героев. И прием этот производит впечатление, мягко говоря, странное. Особенно в случае самого Лужина: может ли аутист произносить длиннейшие тирады? причем перед едва знакомыми людьми? В итоге лужинские монологи вырождаются в монотонное бормотание, так что от 99 процентов авторского текста сохраняется хорошо если 49. Все происходит в одной декорации (художник-постановщик Стефания Филатова). В монолитной серой стене прорезаны раздвижные ворота типа гаражных. Вся конструкция стоит на подиуме, раскрашенном белыми и серыми диагоналями. Что может отсылать и к шахматам, но больше напоминает верстовые столбы или пограничные шлагбаумы. Часть действия вынесена на авансцену - герои симметрично располагаются по обе стороны ворот, как на средневековой гравюре. Пространство же за воротами превращается то в турнирный зал, то в лечебницу, то в дом невесты, то в офис кинофабрики - при этом над воротами загораются краткие титры, по-немецки для пущей зловещести. Лужин (Михаил Зубарев) вначале обряжен в болотно-бурые мешковатые одежды и напоминает старичка-боровичка. Во втором действии, после женитьбы, он расхаживает во фраке и с усиками и похож на нерасторопного официанта. Ничто в обличье героя не выдает его достоинств - а перед нами все-таки европейски известный маэстро, претендент на титул чемпиона мира. Но актер какими-то неуловимыми средствами все же умудряется эту значительность передать.

Возлюбленная Лужина (Елизавета Долбникова) - имя ее, волею Набокова, мы так и не узнаем - тургеневская девушка, которая быстро проникается служением "замысловатейшему человеку, занятому призрачным искусством", в котором она ничего не понимает. Тут впору вспомнить, сколько русских девушек стали в ХХ веке спутницами европейских знаменитостей - одних художников можно насчитать полдюжины (Пикассо, Дали, Матисс, Майоль и др.). На свой лад убедительны и вздорная теща Лужина (Любовь Ещенко), и холодновато-корректный его тесть (Дмитрий Зеничев), и антрепренер Валентинов (Константин Юдаев) - человек из зазеркалья, мастер закулисных сделок и кинематографических гешефтов. Никакой критики зато не выдерживают собственно-шахматные сцены. Тут вполне годится краткая рецензия Лужина на душещипательную киноленту: "Очень, очень хорошо. Но играть они не умеют". Маэстро имеет в виду эпизод фильма с шахматной игрой, от которой его после болезни всячески пытаются отвлечь.

Вот и весь спектакль убедительно передает человеческую трагедию - но при этом упорно уклоняется от призрачного мира шахматных коллизий. Воля ваша - но стали бы мы интересоваться, например, Велимиром Хлебниковым, кабы до нас не дошло ни строчки его стихов? Или Дмитрием Шостаковичем - если бы его еще в юности увенчали всяческими регалиями, но строго-настрого запретили бы заниматься музыкой?

Источник: Российская газета